Бытие и гротеск польского художника из Бреста над Бугом

Книга «Симфония еврейского древа Брестчины» сложилась из очерков об уроженцах нашего региона, публиковавшихся в газете «Брестский курьер» на протяжении ряда лет.

Некоторые из этих имен были уже ранее широко известны, но немало героев этих очерков были впервые выведены из исторической тени в круг интересов нынешних читателей. Автор всех этих публикаций Владимир Глазов стремился избежать сухой фактографичности в изложении судеб наших земляков. И ему это вполне успешно удалось.

Небольшой фрагмент из предуведомления: «Жизнь человеческая измеряется не тысячелетиями и веками, а годами, днями, минутами прощаний и секундами озарений. Человеку приходится жить и выживать в определенных исторических условиях. Годы тяжелого труда – «в поте лица будешь добывать хлеб свой», дни вдохновения и отдохновения, минуты скорби и радости. Герои настоящих очерков оказывались на вершине успеха и познавали бездны трагедии и отчаянья. Связанные местом рождения, его духом, они, в конце концов, оказались там, где они оказались – в разных странах и на разных континентах. Умение жить в ладу с собственной судьбой и идти наперекор обстоятельствам – вот что объединяет героев данных очерков».

Очерк из только что вышедшей книги

Ян Лебенштейн

Бытие и гротеск польского художника из Бреста над Бугом

На первый взгляд его жизнь сложилась счастливо. С первых шагов в искусстве его ожидали признание и награды на выставках. И по возрасту, и ментально он принадлежал поколению «оттепели» и большую часть жизни провел в столице мира – Париже. В то же время он предпочитал работу в мастерской общению с людьми, не любил говорить о себе. Не создавал вокруг себя, как сейчас говорят, медийное пространство. Показательно, что фильм, посвященный его творчеству, называется «Дневник отшельника».
Зима еще только в начале, а уже хочется оттепели. Во всех смыслах – погодном, политическом… Мне уже внутреннего холода хватает, как любит повторять мой давний друг. Не знаю, оттаивание ли душ человеческих вызывает таяние политических снегов и льдов или наоборот, но тепло нам всем сейчас жизненно необходимо. Иначе зима может оказаться куда более долгой, чем календарная.

Я склонен думать, что все-таки первое влияет на второе. От тепла человеческого сердца зависят и политические решения и отношения в обществе. При всем при том, оптимизма не испытываю. И все же…

Сегодняшний герой «Фамильного древа» принадлежал поколению, пережившему Вторую мировую, фашизм и сталинизм, не утратив, может быть, самого главного – чувства собственного достоинства, о котором говорил Булат Окуджава. Поколению, ответившему на вопрос Адорно: «Возможна ли поэзия после Освенцима?» – утвердительно. Поколению, сказавшему новое слово в литературе, философии, музыке и искусстве. У нас это поколение принято называть «шестидесятниками». К этому поколению принадлежали и другие герои нашей рубрики, оставившие большой след в польском искусстве, уроженцы нашего города – балетный танцор Войцех Веселовский, кинооператор Ежи Липман.

Нобелевский лауреат Чеслав Милош в стихотворении «Родословная», посвященному Яну Лебенштейну, сказал: «Наверно, много общего у нас, у нас, которые росли в городах Барокко…» При всей разнице между Брестом Лебенштейна и Вильно, в котором вырос Милош, у них действительно было много общего.

Родиться в Бресте

Судя по картинам, выложенным в интернете, город детства на будущего художника явного влияния не оказал. Сколько ни рассматривал я его произведения, брестских мотивов не нашел. Но есть влияния на каком-то внутреннем глубинном уровне. Влияние мультикультуры, как принято сейчас говорить. То, что Брест всегда был многовекторным в культурном плане городом, мы не раз отмечали. Возможно, именно поэтому выходцам из Бреста так легко ассимилироваться и творить на любых широтах. В этом Милош абсолютно прав – у поэта из Вильно и художника из Бреста было много общего.

Ян Лебенштейн родился 5 января 1930 года. Глава семейства был начальником железнодорожной станции. Из трех братьев Ян – был младшим. Наверняка, воспитание и образование мальчики получали вполне себе светское. Пока не наступил 1939 год…

Уж как выживали Лебенштейны в военные годы – неизвестно. Известно только то, что отца уже в конце войны угнали в Германию, откуда он не вернулся. Два старших брата Яна активно участвовали в польском сопротивлении, воевали в рядах Армии Крайовой. За что уже при новом режиме, при Советской власти, поплатились. Старший был расстрелян, средний отсидел срок. Оставшиеся в живых Лебенштейны после войны перебрались в Варшаву, поселились на окраине столицы, в Рембертове. Ян пошел учиться в художественную школу.

Академия и отказ от порабощения

После окончания школы Ян Лебенштейн поступает в варшавскую Академию изобразительных искусств. Учится на курсе профессора Нахт-Самборского на протяжении шести лет, с 1948 по 54-й год. Уже первые его картины выделялись на фоне работ других художников социалистической Польши и главенствующего тогда социалистического реализма. Это были пейзажи старых окраин Варшавы. Тусклый свет этих картин, нарочитая повседневность, подчеркивали ностальгическое настроение молодого художника. Лебенштейн дебютирует с этими работами, участвуя в антимилитаристской выставке «Против войны, против фашизма». Устроители выставки и критики, отмечающие влияние Утрилло, не слишком согласны с таким тоном и настроением художника, идущим вразрез с «генеральной линией партии», но отдают первую премию именно ему.

В своей знаменитой книге «Порабощенный разум», выпущенной в Париже в 1953 году польским издательством «Культура» и посвященной пяти ведущим на то время польским литераторам, Чеслав Милош дает жесткий и точный анализ творчества и линии их поведения в обществе. Этот антитоталитарный трактат, как его называют, поднимает вопросы этики, личной свободы и личного рабства художника в условиях тоталитарной системы. И каждый художник эти вопросы решал по-своему. Кто-то шел на соглашательство с властью, кто-то пытался мимикрировать, подстраиваясь под существующую систему. И в том, и в другом случае Милош констатировал определенную деформацию, чтоб не сказать – деградацию, художника.

Судя по всему, перед Яном такие вопросы не возникали. Он сразу понял, может быть, не до конца отдавая себе в этом отчет, по какую сторону баррикад находится. Свобода личности и творчества – единственно возможное условие существования художника. Сделать такой выбор, принять всю сложность существования в условиях свободы – нелегко. Такой выбор сопряжен со многими рисками. Для Лебенштейна этот выбор останется неизменным.

Театр на Тарчинской

В середине пятидесятых дипломированный и уже отмеченный первых успехом художник сближается с кругом поэтов и художников, центральной фигурой которого был Мирон Бялошевский. Прямо в его варшавской квартире на улице Тарчинской они создали художественно-поэтический театр, который так и назывался «Театр на Тарчинской». Мирон Бялошевский был поэтом, чье поэтическое родство некоторые польские литературные критики ведут от Велимира Хлебникова. В этот, поначалу – домашний, кружок стали стекаться люди со всего тогдашнего артистического мира польской столицы и иностранцы. Наверное, в чем-то атмосфера, царившая на этих «домашних» поэтических представлениях схожа с той, что будет через десяток лет в московском Театре на Таганке. Вот как описывает, что там происходило один из завсегдатаев этих представлений: «Атмосфера вечеров на Тарчинской – это не только поэзия, но и все, с чем сталкивался зритель перед тем, как откроется занавес: маленький зал, картины Виткацы, афоризмы на печи, черепки разбитой кастрюли на белых проволоках… Надежда на новое искусство и аура таинственности собирала в маленькой комнате иногда более ста человек зрителей. Они говорили вполголоса и не знали, принято ли в этом театре хлопать».

Именно здесь, в этой квартире, в этом «Театре на Тарчинской» состоялась первая персональная выставка Яна Лебенштейна. Это были циклы работ «Иератические рисунки» и «Осевые фигуры». Фигуры эти, чаще женские, чем мужские, приобретали деформированные формы. Выполнены в особой технике. Его работы обращают на себя внимание. Его имя становится известным, как это иногда говорят с иронией, в узких, широко расходящихся кругах.

«Лучше быть на обочине в Париже…»

Годы спустя, в одном из редких интервью, отвечая на вопрос журналиста, почему он решил остаться в Париже, художник, в свойственной ему резковатой манере, ответит: «Лучше быть на обочине в Париже, чем на обочине в Варшаве». Не то же ли самое имел в виду Бродский, говоря, что «лучше быть последним неудачником при демократии, чем властителем дум при деспотии».

В 1959-м Ян Лебенштейн участвует в Первом молодежном биеннале в Париже. Получает Главную премию биеннале. И остается в Париже.

Sans titre, 1973

Его творчество оказывается востребованным. О нем говорят коллеги и пишут критики. С ним начинают сотрудничать художественные галереи. Сначала галерея Ламберт, основанная польскими эмигрантами. Затем ему предлагает свои залы и знаменитая французская галерея Лаклош. В 1964-м году открывается выставка Лебенштейна в Музее Пикассо. Эти выставки широко освещаются не только во французской прессе. О них пишут «Нью-Йорк Таймс», «Геральд Трибюн» и другие мировые издания. Конечно, он тесно сближается и с кругом Ежи Гедройца и редакцией журнала «Культура». Знакомится с Чеславом Милошем и другими деятелями культуры польской эмиграции. Впоследствии, уже в восьмидесятых, художник будет сотрудничать с еще одним знаменитым польским эмигрантским изданием – «Литературные тетради». В редколлегию этого журнала, основанной Барбарой Торунчик, будут входить нобелевские лауреаты – поэты Иосиф Бродский, Дерек Уолкотт, Шеймус Хини.

Французский гражданин и отшельник

На одиннадцатом году жизни в Париже, в 1971-м, Ян Лебенштейн получает французское гражданство. Его творчество признано во всем мире. В Польше, по принятой советской традиции, о нем умалчивают.

Признание, конечно, замечательно: есть спрос на его работы, его картины выставляют лучшие галереи и музеи мира. Но он не был бы самим собой, если бы не делал шаг в сторону, если бы шел на поводу у публики и критики. Он отказывается от многих заманчивых финансовых предложений, в том числе от американских галерей, которые просят или даже требуют: сделайте нам что-нибудь «в этом стиле». (В Америке, к слову, он побывал, увидел Гранд Каньон, был им очарован и писал скалы). Свобода личности и свобода художника для него остаются самыми важными критериями творчества. Если вспомнить пушкинскую формулу: вдохновение он не продавал, но и за рукописи, то есть в его случае – картины, не торговался.

Он творит собственную мифологию. (А не это ли вообще одна из главнейших задач Художника?) Его работы становятся все более жесткими и гротескными. Художник пристально всматривается в драму жизни и смерти. Его картины населены «чудовищами», это бестиарии. Художник будто хочет вычислить –сколько в человеке человеческого, а сколько животного. (Сейчас, по-моему, этим занимается белорусский нобелевский лауреат – Светлана Алексеевич). Когда доходишь до подобного рода «вычислений», естественно, общение с миром становится затруднительным, если не обременительным. Художник до самозабвения уходит в работу. Как-то он обмолвился о своей жизни в Париже: «Кто-то живет с женой, кто-то – с любовницами. Я живу с красками».

В эти годы он приступает к работе над иллюстрациями книг. Все в той же жесткой и гротескной манере. Примечателен его выбор книг, он говорит сам за себя. И о том, какие человеческие проблемы в первую очередь волнуют, терзают душу художника. «Скотный двор» Оруэлла. Библейские – Книги Иова и Апокалипсиса – в переводе Чеслава Милоша. Иллюстрирует книги стихов польского футуриста Александера Вата и своего друга-поэта Станислава Баранчака.

Наконец, в конце семидесятых, дамбу молчания, воздвигнутую вокруг его имени в Польше, прорвало. В 1977-м состоялась выставка его работ в Польше. С середины восьмидесятых он уже мог более-менее регулярно наведываться в Польшу, одна за другой следовали выставки. В мае 1998-го за год до смерти, когда, по-видимому, художник был уже серьезно болен, тогдашний президент Польши Квасьневский «в знак признания выдающихся достижений в художественном творчестве, за вклад в польскую культуру» наградил Яна Лебенштейна Большим Крестом ордена польского возрождения.

Ян Лебенштейн (польск. Jan Lebenstein)

Ян Лебенштейн скончался 28 мая 1999 года в Кракове. Похоронен на варшавском кладбище Старые Повонзки.

Один из ближайших друзей в последние годы жизни художника драматург Славомир Мрожек сказал, что умер он не от каких-нибудь болезней, ни от никотина или алкоголя, а от напряжения и собственной предельной концентрации на работе.

В 2000 году вышел на экраны упоминавшийся выше документальный фильм о Яне Лебештейне «Дневник отшельника». Жаль, в свободном доступе в интернете его нет. А в 2004-м был издан двухтомник, посвященный творчеству польского художника, уроженца Бреста. На сайте «Новая Польша» за декабрь 2004-го в рубрике «Летопись культурной жизни» можно прочитать следующее: «Эту книгу, – пишет Эльжбета Савицкая, – придумали Анджей Ват из Парижа и Данута Врублевская из Варшавы. И слава им за это. Появился новый бесценный документ». Речь идет о двухтомнике «Ян Лебенштейн», изданном в пятую годовщину со дня смерти художника. В первом томе напечатаны «беседы о собственном искусстве, о традиции и современности». Второй том называется «Ян Лебенштейн и критика. Эссе, рецензии, воспоминания». Сам художник редко говорил о себе и своем искусстве, поэтому авторам пришлось обратиться к другим свидетельствам. «Из текстов о художнике следует, что он не очень-то любил говорить о себе, – пишет Дорота Ярецкая, – Мы знаем только то, что сказали о нем другие».

Бытие и гротеск польского художника из Бреста над Бугом

Похожие статьи: