Волна и камень Льва Онищика, уроженца Брест-Литовска

Страна Советов в период индустриализации, затевая гигантские стройки, остро нуждалась в ученых специалистах с новым мышлением. Одним из таких стал уроженец Брест-Литовска Лев Иванович Онищик (1895 – 1958), основоположник науки о прочности каменных конструкций.

Лев Иванович Онищик

Он родился в семье Ивана Осиповича Онищика, заведующего 2-классным железнодорожным училищем в Брест-Литовске с начала ХХ в. до 1915 года. С приближением фронта к городу над Бугом старший Онищик вместе с имуществом училища был эвакуирован в Подмосковье, где продолжил работу по обучению юной смены путейцев, а после 1920-го вернулся в Брест, который уже стал польским.

Его сын Лев Онищик остался в советской России и в 1927 году окончил Московский институт путей сообщения. Правда, вся его дальнейшая судьба оказалась связана не с гудящими рельсами, а со строительными сооружениями и созданием нового архитектурного облика страны. В 1932 он организовал и до 1959-го руководил лабораторией каменных конструкций Центрального научно-исследовательского института промышленных сооружений (ЦНИИПС), одновременно был заведующим кафедрой сооружений и конструкций Московского инженерно-экономического института имени С.Орджоникидзе, написал ряд книг, которые актуальны и в наши времена.

Но ведь не только с каменными конструкциями, стяжками и арматурами была связана жизнь нашего уроженца Бреста. Не исссякали в ней обычные человеческие чувства, привязанности и высокие проявления любви. Это нам помогли прояснить записки Ирины Макаревич, чья мама Вера Петровна Макаревич была первой женой Льва Ивановича Онищика. Эти страницы многое открывают в его характере и гранях личности. Предлагаю их вам в некотором сокращении.

Вера Петровна Макаревич, первая жена Л.И.Онищика

«Моя мама Вера Петровна Макаревич, провинциальная барышня, приехала в Москву из Жмеринки, но я ее всегда воспринимала как московскую образованную женщину. Мама была не слишком образованной, но очень интеллигентной, духовная организация у нее была тончайшей. Она прекрасно знала русскую классику, театр, всегда садилась за инструмент, даже после жуткой, в войну, работы, и обязательно пела камерные вещи. Если она не знала какого-то литературного произведения, то знала его атмосферу и окружение. В Москве мама общалась с замечательными людьми, в письмах к ней обращаются серьезные дамы. У первого мужа, Льва Ивановича Онищика, было колоссальное количество знакомых в артистических кругах. Мама была поклонницей Марии Петровны Максаковой, всегда ходила на ее концерты. Моя духовная наполненность во многом от мамы. Мама всегда была для меня большим авторитетом. С одной стороны была строга, с другой многое упускала.

Лев Иванович относился к ней как к девушке 19 века – содержал, холил, развлекал, учил. Мама моя была немного похожа на чеховскую попрыгунью – провинциальная гимназистка, избалованная вниманием. Изнеженная женщина с потрясающими волосами, учившаяся у Гондольфи на фортепианах и просившая привозить ей брюссельские кружева и лайковые туфли, вышитые перчатки и шляпы. Лев Иванович одевал ее как королеву.

Познакомились они в революцию, в конце 18-го, где-то на танцах, когда мама только что окончила гимназию. Лев Иванович, родом из Брест-Литовска, строил железную дорогу, жил в вагоне и ходил к ней в дом. После он постоянно торчал в Жмеринке – что ему там было нужно? Влюбился! Их письма сопоставлять сложно – он пишет год и число, а она, как женщина, нет. Тетя Муся, мамина ближайшая подруга, работала в библиотеке, и он слал письма через нее.

26 июля 1920 года: «Верочка, родная, хорошая, дорогая моя! Не хочу, чтобы ты уезжала из Жмеринки. Хочу тебя видеть, и сделаю все, чтобы приехать в Жмеринку. Еще не могу отдать себе отчета, что мне нужно от Веры, но Вера мне нужна, очень нужна. И боюсь, что она уедет, и я ее не увижу. Чувствую. Вера, что что-то хорошее вошло в мою жизнь, перед чем все прежнее кажется ничтожным, маленьким и незначительным… Писать некогда, поезд уходит, Верочка. Жди! Скоро буду в Жмеринке. Лев».

А вокруг еще гражданская война идет! Она мне рассказывала, как приезжала к братьям и с балкона видела Махно, они жили в центре, на Крещатике. Но в письмах ничего этого нет, она пишет о военных как женщина – «какой элегантный офицер». В Жмеринке менялись Махно, Петлюра, поляки, большевики, но мама больше всех хвалила австрийцев – барышня она была влюбчивая, а здесь элегантные красавцы-офицеры, мазурку танцевали в курзале!

Отец и брат Льва Онищика

3 августа 1920 год: «Боюсь, Вера, что тебя нет в Жмеринке, хочу просить тебя никуда не уезжать и не могу сказать наверное, когда приеду в Жмеринку, во всяком случае, раньше 10-го не удастся, а там есть очень большая надежда, разве только случится что-нибудь особенное. Надоел ужасно Казятин. Так хочется твоей ласки, иногда отчетливо вижу тебя, твой серьезный вопрошающий взгляд, иногда бывает от него жутко, от твоих глаз, как и от всякого прикосновения к чужой душе. Хочется ближе стать, чтобы эта душа перестала быть чужой, все поняла. Не любопытство тянет меня к тебе, а надежда. Вера, милая, я знаю, насколько это непрочно с твоей стороны, ведь чудес не бывает, и всякое чувство растет постепенно, в благоприятных условиях. Я же совершенно не могу дать этих условий, дорогая, сам нуждаюсь в них, потому что я дикий и нужно меня приручить. Верочка. Ты сама не знаешь, какая ты прекрасная, какая ты хорошая, и как надо быть осторожным мне. Чтобы не омрачить твою жизнь. Вероятно, самое лучшее, Вера, это уйти от тебя, но я не могу этого сделать, много хорошего уйдет из моей жизни. Ведь бояться несчастья – счастья не видать. Прости мое малодушие, Вера, жизнь жестока, и мы не должны предаваться страхам».

Здесь же мама дописала стихи, своим почерком, «писала лежа»:

Опять как золото в саду осеннем

Опять мечтаниям какой простор

Жалеть не хочется о сне вечернем

Печальной осени так нежен взор…

«…Живется в бригаде мне очень плохо, жизнь совсем не благоустроена, работы очень много и работа скучная. Есть две конторщицы-латышки, одна ничего, работает и все время хохочет, а другая не работает. Был в саду на музыке, и вспомнил Веру, такую музыкальную, и сразу захотелось быть вместе. Есть у меня сосед по купе, Березкин, очень солидный мужчина, преподаватель высшего технического вуза, очень толстый, высокий, в золотых очках. С ним вместе ходим воровать яблоки и картошку тоже, потому что у нас ее нет. Все он делает с очень серьезным видом, даже говорит неприличные слова тоже серьезно. Вера, с начальником бригады познакомились с двумя барышнями, да только без толку, совершенно неинтересные, примитивные. Вся жизнь проникнута одним, хочу в Жмеринку, к Вере. Жди меня, дорогая. Твой Левчик. Казятин-12, железнодорожная бригада».

В другом письме он пишет очень подробно, как едет из Жмеринки в Москву, а комиссары шарашат поезд со своей продразверсткой, избивают и отбирают еду у украинцев. Много пишет о маминых родителях, которых четыре раза навещал в Жмеринке – бабушка была строгих правил и волновалась о серьезности намерений жениха, справлялась о его родных в Москве.

Институт инженеров транспорта Лев закончил в 1927-м году, и его послали учиться в Германию. Первый раз мама поехала в Германию вместе с ним. Второй раз не поехала вроде бы из-за визы. Мама про Германию рассказывала мало. Он с восторгом писал о каком-то потрясающем специалисте в области кладки, к которому пошел учиться: «Я завтра выезжаю в Мюнхен, это победа, ты не представляешь себе, к кому я еду, к великому ученому!». И он же пишет ей из Германии: «Я выслал тебе деньги, хватает ли? Трать их, покупай себе наряды! В Жмеринке не задерживайся, все-таки поезжай в Москву, тебя ждут эта и эта».

Сейчас я много думаю, почему так получилось, что мама ушла от Льва Ивановича. Мама всю жизнь его вспоминала, но когда я спрашивала, почему они разошлись, она отвечала сквозь зубы: «У него появилась другая женщина». Она узнала, что у Льва немка, и решила завести любовника, или наоборот – он узнал и завел?

Лев Иванович «курировал» нашу семью, видимо, он очень любил маму. Он отдал ей свою комнату. Он устроил моего отца на работу. Когда отца не стало, Лев Иванович постоянно к нам приходил. В войну раздавался звонок в дверь (у нас было три звонка), и входил Лев Иванович, снимал шляпу, и как сейчас помню его мягкую, застенчивую, удивительно обвораживающую добрую улыбку: «Верочка…»…»

Николай Александров

Волна и камень Льва Онищика, уроженца Брест-Литовска

Похожие статьи: