Жизнь после жизни

Как относиться к людям, отбывающим или отбывшим наказание – личное дело каждого, но отрицать, что «спецконтингент» - часть общества, в котором мы живем, не замечать его – невозможно.

Судьба от слова «суд»

С моим героем (назовем его, допустим, Виктор) мы познакомились в зале суда почти 9 лет назад в Бресте. По правде говоря, знакомством это трудно назвать. Мы были по разные стороны решетки: он обвиняемый за хранение и распространение наркотиков, я – журналист на практике, собирающий материал для написания статьи о наркоманах. И тем не менее, у нас было много общего: мы были одного возраста и учились в Университетах, мы оба - учительские дети. Может быть поэтому я не просто наблюдала - я пропускала происходящее через себя и, конечно же, не раз вспоминала за прошедшие годы.

Я знала, что Виктор еще в ноябре вернулся домой, но чтобы решиться предложить ему интервью, мне понадобилось почти два месяца. Как правило, бывшие заключенные замыкаются в себе, неохотно делятся воспоминаниями о прожитом, да и вряд ли эти воспоминания хочется будоражить. Деликатный вопрос, но Виктор не отказал мне.

- Ты помнишь первый день своего заключения? Было страшно?

- Я знал, что меня посадят в любом случае, поэтому, когда попал в камеру, не было ни волнения, ни отчаяния, ни страха. Было только трезвое осознание того, что поменять ты уже ничего не можешь.

ИВС – это вообще кошмар. За две недели, которые я там провел, раз помылся только, на прогулку вывели трижды, воды и то закипятить негде. Камера очень маленькая, прокуренная, не проветривается, стоит нестерпимая вонь. Вместо окна - оргстекло, в котором просверлены дырки. На этом фоне камера в СИЗО показалась огромной, появилась хотя бы возможность открыть окно.

На суде запомнилось то, сколько народу собралось. Я не ожидал и даже шокирован был, сколько людей пришло меня поддержать. Слезы сестер, когда оглашали приговор… Но мама, помню, не заплакала, а только побледнела сильно. У нее еще оставалась надежда, что сидеть мне придется только половину срока. Я и сам верил, что через 4 года смогу быть дома. По бумагам, в принципе, такой финал мог быть вполне реальным. И только попав в лагерь, я понял, что этого не будет. Не будет ни амнистии, ни послаблений.

- Ты был согласен с приговором?

- А кого это интересовало! Да и что я мог сделать. Это мама там, на воле, суетилась, добивалась сначала пересмотра решения, потом перевода из одной колонии в другую… Одной ей известно, сколько порогов она обила в Департаменте по исполнению наказания, сколько писем написала, сколько отказов получила... Но перевода добилась.

- А смысл? Режим другой?

- Режим тот же. Но по сравнению с уже, кстати, расформированной, «единицей» в Минске могилевская «двойка» была местом, где просто можно было жить. Все мои письма матери с минской тюрьмы на Кальварийской начинались одинаково: «Здравствуй дорогая, когда я уже отсюда уеду?…» Тюрьма эта была без компромиссов и послаблений. Не хочешь делать зарядку – тебя бьют. На промзоне зеки тягали тракторные прицепы вместо машин. В жару майку разрешали снять на полтора-два часа и то в определенное время. Любое ослушание – прямой билет в штрафной изолятор. Я застал еще времена, когда тем, кто попал в «шизо», порцию урезали вдвое: за 10 дней там я потерял 7,5 кг. Лечение? Если зек режет вены, а это там не редкость, его даже не госпитализируют - «заштопали» и боец снова в строю. Бартеры опять-таки: подпиши определенные бумаги – и тебе дадут лекарство, согласись «сотрудничать» и получишь свидание… Предлагают купить свидание.

- Ты покупал?

- Мне не предлагали, потому что знали, что бесполезно предлагать. Мне либо просто отказывали в свидании, либо давали сутки вместо трех.

- Я могу ошибаться, но мне кажется, это ломает людей, а не исправляет их…

- На этом все и строится! Толпа – это те, кем легко управлять. Психологически раздавить, сломать тебя, подчинить закону стада, показать, кто Человек, а кто лагерная пыль – задача системы. Личности в высоком смысле этого слова там никому не нужны. Под этим прессом превращаются в жмых такие люди, что ты себе и представить не можешь!

- Но ты ведь не сломался…

- Искал какие-то плюсы. Я занимался спортом, много читал. А в «шизо», где читать нельзя (там вообще ничего нельзя: ни курить ни чай пить) общался с другими заключенными.Среди уголовников очень разные люди попадаются. Коммерсанты, политики… В общении с ними я видел возможность узнать что-то новое. А было такое, что месяца полтора ко мне никого не подселяли. Ну что ж, ходишь, думаешь: пять шагов туда, пять шагов сюда…

- О чем можно думать круглые сутки, если ты не видишь мира, не знаешь, что там происходит, новой информации к тебе не поступает?

- О своей жизни, о той жизни, которая протекает по ту сторону забора, о бессилие что-либо в ней исправить… То, что жены изменяют, например. У нас был случай, когда зек за два месяца до освобождения искалечил себя «циркуляркой» после того, как жена написала, что не ждет его. То есть человек, пройдя через все, практически в воротах узнает, что ему просто некуда идти дальше.

Призма перемен и цена свободы

- Приближаясь к финальной черте своего срока, что ты чувствовал, чего ожидал?

- Ничего не чувствовал. Начиная с того, что я до последнего не ощущал и не верил в то, что уже освобождаюсь. У меня не было такого, что прям нестерпимо хотелось домой. Даже, когда я уже вышел за ворота зоны, внутри была абсолютная пустота. Видимо, я ждал этого момента слишком долго, успел «перегореть». Друзья, которые меня встречали, даже удивились моей безэмоциональности. Тюрьма вообще учит монотонно воспринимать происходящее. Это не значит, что я стал спокойнее или хладнокровнее. Внутри может все клокотать, но ты привыкаешь к тому, что у тебя нет возможности это выплескивать. Со временем это перестает в отсутствие сострадания, равнодушием к окружающим. Тюрьма учит не делать добра, если не хочешь получить зла. К сожалению.

- А что для заключенного значит «дружба»? Думаю, далеко не все остались преданными или просто не отошли в сторону?

- Я всегда точно знал, что такое «дружба». Дружба не зависит от того, сколько у кого денег. Дружба не зависит от того, кто кому сколько уделяет внимания. К другу ты можешь прийти всегда и получить поддержку, когда тебе это нужно. Дружба – это вообще одно из самых важных понятий в жизни. В тюрьме его важность понимаешь с новой силой: друзей как таковых там вообще нет, изначально каждый сам за себя.

После моего освобождения друзья и родители, собрали мне денег, чтобы одеться, ноутбук купить, на работу мама устроила. Если бы не они - снова грязь и тюрьма. Это не мной придуманный закон. Парень со мной сидел. Срок у него был тоже 8 лет. Только год назад он освободился, а сейчас опять на «химии». А у него другого пути нет: нет близких и делать он ничего не умеет. Ему сейчас почти 30 лет, а человек ни дня нигде не работал.В его понимании нет такой категории «работа» и некому это объяснить. Вот он занимается тем, в чем ас – крадет. Я обратно не хочу.

- То есть ты боишься тюрьмы?

- Нет! Я могу сказать с абсолютной уверенностью: я не боюсь милиции, не боюсь надзора, не боюсь тюрьмы. Меня это не пугает и не останавливает. Единственный «тормоз» от всех глупостей – мама. Мамина любовь спасает. Мамина мудрость оберегает.

- Хорошо, близкие люди – понятно. Но ты сейчас вышел на работу, знакомишься с девушками... Нет ощущения, что ты не такой, как все остальные, что на тебе «черная метка»?

- Я не такой, потому что слишком много пропустил в жизни. Мне на грани голода не хватает именно живого общения. Я не понимаю современную молодежь, делающих выбор в пользу Интернета. Это у меня надзор – в 22 часа я должен быть дома и ни минутой позже. Но они-то – свободны! Они могут встречаться друг с другом, ездить на пикники, ходить в кино и кафе – когда хотят и с кем хотят. И я просто не понимаю, как можно этого не хотеть! Вообще для того, чтобы понять цену свободы, надо ее потерять. Я тоже еще 10 лет назад не мог подумать, что фарфоровая кружка может оказаться под запретом, что письмо от мамы с вложенным карманным календариком - это «не положено». Что до «черное метки», ее у меня нет. Мне очень повезло, потому что рядом со мной на всем этом пути находились люди, принимающие меня таким, какой я есть.

Постскриптум о человечности

Кто-то, возможно, обвинит меня в необъективности. Да, это только отдельно взятый случай, в противовес которому есть насильники и серийные убийцы, маньяки и распространители детской порнографии… Но ведь в своем рассказе и своим примером Виктор еще раз доказывает, что и по ту сторону колючей проволоки тоже находятся люди – не «челоЗеки». Отбыв положенный срок, через тюремные ворота каждый из его представителей возвращается в общество, попадая в совершенно привычный нам мир, как на другую планету, чужую и неизведанную. И в некотором смысле, момент оглашения приговора в их судьбе уступает по своей значимости моменту выхода на свободу, когда так важно, чтобы от тебя не отвернулись, чтобы нашелся кто-то, кто протянет руку.

- На мой взгляд, современная система исполнения наказания благоприятствует тому, чтобы дать бывшему осужденному шанс на новую жизнь, а вот уже как распорядиться им – решать ему самому, - комментирует начальник Следственного изолятора № 7 в Бресте Михаил Вашкевич.

– В криминологическом аспекте существует теория, что есть генетически предрасположенные преступники, например, в семьях где склонность к совершению преступлений и последующее отбывание наказания, как семейная черта, передается по наследству. Есть те, кто родился в местах лишения свободы, и они в самый важный, познавательный, этап жизни находятся за "колючей проволокой", с молоком матери впитывая "тюремную среду". А есть те, кто осознанно идут на преступление по той простой причине, что в колонии условия жизни у них лучше, чем на свободе. Но если человек осознал цену свободы, переосмыслил свои ошибки, он никогда не пойдет на рецидив и максимально использует свой шанс стать полноценным членом общества, найти свою нишу, освоить профессию, создать семью.

Моему герою действительно повезло: его возвращения ждали родные и близкие. У него есть дом и работа, а главное - поддержка. А ведь не исключено, что парень, о котором он рассказывал, вовсе и не вор-рецидивист. Возможно, дело в том, что в его жизни просто меньше везения?

Ирина Мелеховец, Реальный Брест

Жизнь после жизни

Похожие статьи: